С Дмитрием Ситковецким, потомственным Российским музыкантом, мы встретились на фестивале в Вербье (Швейцария), где, по его словам, есть редкая возможность для общения с широчайшим кругом исполнителей. За плечами Дмитрия Ситковецкого три собственных фестиваля и 20 лет деятельности скрипача, дирижера и руководителя ансамбля. Он человек быстрый, энергичный, разговорчивый, прекрасно информированный. На сцене он всегда в высшей степени профессионален, в обществе коллег - воплощение доброжелательности. Ясность мышления, приподнятость тона и умение "вписаться" в ансамбль - свойства и его исполнительского стиля.
- Вы сын знаменитых родителей. Скрипач Юлиан Ситковецкий, скончавшийся в молодом возрасте, еще при жизни обрел почти легендарный статус. Пианистка Белла Давидович известна с 50-х годов. Для некоторых такие родители - поддержка, для других - обуза. Как у вас?
- У меня это в первую очередь ответственность. Знаменитые родители - колоссальный аванс. С фамилией Ситковецкий в Москве мне ни на один концерт не надо было покупать билеты: меня знали все билетерши и администраторы. С другой стороны, это груз, порой непосильный для растущего музыканта. Когда мне было лет 10 - 12, мою игру постоянно сравнивали с отцовской. Согласитесь, по отношению к маленькому скрипачу это не очень честно. Я знаю, что нечто похожее испытывали многие: я учился в ЦМШ, где было много детей и внуков знаменитых музыкантов - внук Шостаковича, внук Ойстраха, дети Когана, дети Ростроповича, дочь Гилельса... Но у меня была двойная нагрузка и двойная поддержка. Я до сих пор играю с мамой. Она со мной выступает теперь и как солистка, поскольку я все чаще дирижирую. Когда я по возрасту перерос отца и особенно когда переехал на Запад, где его почти не знали, давление отцовской славы стало значительно меньше. Покинув Россию, я словно начал с нуля...
- Вы уехали в 22 года, даже не окончив Московской консерватории. Жена ваша американка, дочь растет в Англии. Правда, вы возвращаетесь иногда с концертами в Россию. Не возникает ли у вас от такой жизни чувства раздвоенности?
- Эта проблема - реальна. С ней сталкивается каждый, уехавший из России. И она до конца никем не решена. Мне повезло, я уехал в том возрасте, когда ум еще обладает гибкостью. Я специально пошел учиться в Джульярдскую школу музыки - не потому, что мне так уж был необходим этот диплом, а чтобы узнать Запад изнутри. Многие музыканты, уехавшие на Запад, пытаясь "схватить быка за рога", продолжали вести жизнь гастролера. Есть много русских, живущих только в русскоговорящей среде. Они видят лишь поверхностную и малоинтересную часть Запада, ту самую, которая сразу хлынула в Россию, когда страна "открылась". А ведь здесь богатейшая культура, не менее богатая, интересная и древняя, чем в России, но чтобы ее узнать, надо интересоваться ею и не замыкаться в русском кругу. Я не страдаю комплексом "русского на Западе". Я здесь чувствую себя полноценным западным человеком. А в русской среде -полноценным русским.
- Проучившись почти до самого конца в Московской консерватории, что вы можете сказать о вашей alma mater? Что было в ней особенного?
- Высочайший профессионализм. Чего еще можно ожидать, когда одновременно преподают Нейгауз, Гилельс, Ростропович, Флиер, - и мы все могли ходить на их уроки! Когда на приемных экзаменах сидят Давид Ойстрах, Леонид Коган, Дмитрий Цыганов, Юрий Янкилевич, Игорь Безродный, Галина Баринова, Петр Бондаренко, Зоря Шихмурзаева, Майя Глейзарова... Да на каком, даже самом знаменитом конкурсе такое жюри найдешь?! Атмосфера была замечательная, и учили нас превосходно.
- Что вас поразило в Джульярде?
- Доступ к информации: все пластинки, все партитуры, концертная жизнь Нью-Йорка. С другой стороны, не то чтобы плохое, но никакое общее образование. Нас не заставляли учиться. Некоторые мои коллеги умудрились пройти через четыре года Джульярда, ничего не изучив, кроме специальности. Мне повезло, что я начал с Московской консерватории. В противном случае из меня ничего бы не вышло. Но вот чего не было у нас и что замечательно поставлено в Джульярде - это классы камерной музыки.
- Но ведь и в России у пианистов и струнников был обязательный класс камерного ансамбля.
- А Миша Майский вспоминает, как они с Гидоном Кремером и Таней Гринденко ловили у входа в консерваторию какого-нибудь альтиста, чтобы через час сдать экзамен по квартету. И мы делали то же самое. Потому что все готовились в солисты, в крайнем случае - в оркестр, а квартетов и трио в стране было очень мало, и камерной музыкой никто серьезно не занимался.
- Вы преподаете?
- Нет времени. Я дома-то бываю два месяца в году. А если начну еще преподавать, меня семья не увидит. Вообще преподавание специальности на Западе катастрофическое. Боюсь, что сейчас оно катастрофическое и в России. В результате дирижирование для меня становится тем же преподаванием. Я прихожу в оркестр и начинаю заниматься с музыкантами... Я и сам до сих пор беру уроки дирижирования у Дмитрия Китаенко. Выпал случай увидеться с Темиркановым, и я принес на ужин Первую симфонию Шостаковича: мы с ним вместе пели, как ненормальные, целые эпизоды...
- Что объединяет выпускников Московской консерватории?
- Отношение к делу. Отношение к музыке, как к религии, как к призванию. Нам не говорили: это будет ваша работа, ваша профессия. Нас учили высокому служению, которое - и это было совершенно естественно - требовало жертв. Мы не имели нормального детства, мы не знали, что такое погонять с ребятами во дворе... Для нас каждый концерт и сегодня - подготовка к следующему этапу. И конца этому пути нет.